Лицо на экране. Еще один телевизионный аттракцион?

Предметный разговор о воцарившемся в последние годы на телеэкране сверхкрупном плане, предполагает обращение к истокам этого феномена. И здесь нетрудно обнаружить его концептуальные связи с изобразительным искусством последней трети двадцатого века. Макрофотографический портрет «человека с улицы» привнес в искусствоведческие определения термин «гиперреализм». Привычную тематику этого  модного постмодернистского течения составляют реалии повседневной жизни, городская среда, объекты хай тек и, в частности, портрет, при создании которого отдельные детали человеческого лица увеличиваются специальной оптикой до сверхкрупности, и новое эстетическое качество приобретается за счет их непривычного звучания. Однако запредельная натуральность образов сосредоточивает восприятие зрителя на технологических  подробностях и неминуемо выхолащивает эмоциональную составляющую портрета. Суммарный эффект воздействия на зрителя, в свою очередь, рождает ощущение искусственной сверхреальности, отчужденной от живого человека. Было бы полезно обратить внимание на то, что, в отличие от новомодных тенденций, в классической живописи имеют место лишь художественно осмысленные крупности изображения человеческого лица. При всем желании нам не удастся найти «телевизионный» сверхкрупный план ни у Рафаэля, ни у Рембрандта. Впрочем, как и у  любого художника-авангардиста двадцатого века. Это дает основание предположить, что существует негласный  этико-эстетический предел приближения к человеческому лицу, некий «параллакс видоискателя» (как принято называть схожее явление в фототехнике), минимальная дистанция приближения, за которой начинается искажение самой сути происходящего. И в этом общем принципе, принятом всей классической изобразительной  культурой,  прочитывается уважение к личности и признание за ней права на обладание своей, заветной и лишь Богу ведомой тайной. Потому и появляется у зрителя глухая оторопь при просмотре некоторых нынешних телешоу, а с нею - чувство неловкости, непременно овладевающее человеком при чрезмерном и фамильярном приближении к чьему-то лицу. Вдруг открытые зрителю мельчайшие фактурные подробности  неожиданно превращаются в отдельное от передачи зрелище, самоценный аттракцион. Но в этом случае может быть вполне резонно поставлена под сомнение  не только этичность подобного технического приема, но и тесно связанная с нею эстетичность всего творческого замысла. Допустимо ли вообще превращать изображение человеческого лица в аттракцион? Можно ли перекладывать смысловые задачи дискуссии на реакции зрителя совершенно иного толка? Скорее всего, это позволительно   лишь тогда, когда существует обоснованная  содержательная задача, и детали, выделяемые неестественной крупностью, призваны сыграть самостоятельную драматургическую роль. Отвлечение внимания зрителя на специфическую жизнь лица во всех его анатомических особенностях (морщинках, оспинках, шрамах, порах, и т.д.), как правило, скрытых от взгляда при обычном расстоянии до собеседника, ощутимо урезает смысловую долю текста и разрушает естественную, живую атмосферу дискуссии.   Быть может, было бы целесообразно подробно рассмотреть в исторической перспективе психологические корни бездумного небрежения личным пространством человека и в итоге указать, что существует несколько причин, обусловивших подобное явление. Но в рамках данной статьи ограничимся лишь предположением, что главное заключается в ценности каждой отдельно взятой личности и той значимости, которую ей придает социум, во многом воспитанный роковыми словами Маяковского: